Неточные совпадения
— Теперь дело ставится так: истинная и
вечная мудрость дана проклятыми
вопросами Ивана Карамазова. Иванов-Разумник утверждает, что решение этих
вопросов не может быть сведено к нормам логическим или этическим и, значит, к счастью, невозможно. Заметь: к счастью! «Проблемы идеализма» — читал? Там Булгаков спрашивает: чем отличается человечество от человека? И отвечает: если жизнь личности — бессмысленна, то так же бессмысленны и судьбы человечества, — здорово?
Этот
вопрос об еде я обдумывал долго и обстоятельно; я положил, например, иногда по два дня сряду есть один хлеб с солью, но с тем чтобы на третий день истратить сбережения, сделанные в два дня; мне казалось, что это будет выгоднее для здоровья, чем
вечный ровный пост на минимуме в пятнадцать копеек.
Там хороша ли эта честь и верен ли долг — это
вопрос второй; но важнее для меня именно законченность форм и хоть какой-нибудь да порядок, и уже не предписанный, а самими наконец-то выжитый. Боже, да у нас именно важнее всего хоть какой-нибудь, да свой, наконец, порядок! В том заключалась надежда и, так сказать, отдых: хоть что-нибудь наконец построенное, а не
вечная эта ломка, не летающие повсюду щепки, не мусор и сор, из которых вот уже двести лет все ничего не выходит.
Вопрос в том, чтобы Россия окончательно отказалась от той пугающей и отталкивающей идеи, что «славянские ручьи сольются в русском море», т. е. признала
вечные права за всякой национальной индивидуальностью и относилась к ней, как к самоценности.
Вопрос о бессмертии и
вечной жизни был для меня основным религиозным
вопросом.
Вечные религиозные
вопросы ставились для меня все по-новому и по-новому.
Обвал захватил с собой несколько больше того, чего коснулась данная волна: сомнение было вызвано
вопросом о
вечной казни только за иноверие… Теперь отпадала вера в самую
вечную казнь…
Кто-то предложил
вопрос: правда ли, что спастись можно только в восточно — православной церкви, а все остальное человечество, ничего о ней не знающее или остающееся верным исповеданию отцов, обречено на
вечные страдания…
Русский безграмотный мужик любит ставить
вопросы философского характера — о смысле жизни, о Боге, о
вечной жизни, о зле и неправде, о том, как осуществить Царство Божье.
Ты можешь себе представить мильон
вопросов, ответов, прерываемых рассказов, воспоминаний
вечных, с которыми сроднилось все наше существование, — все это было и радостно и грустно: опять разлука.
— Да некогда, милый друг, у нас нынче своею службой почти никто не занимается; мы все нынче завалены сторонними занятиями; каждый сидит в двадцати комитетах по разным
вопросам, а тут благотворительствовать… Мы ведь нынче все благотворим… да: благотворим и сами, и жены наши все этим заняты, и ни нам некогда служить, ни женам нашим некогда хозяйничать… Просто беда от благотворения! А кто в военных чинах, так еще стараются быть на разводах, на парадах, на церемониях…
вечный кипяток.
Каким образом могла прожить такая семья на такие ничтожные средства, тем более, что были привычки дорогие, как чай? Ответ самый простой: все было свое. Огород давал все необходимые в хозяйстве овощи, корова — молоко, куры — яйца, а дрова и сено Николай Матвеич заготовлял сам. Немалую статью в этом хозяйственном обиходе представляли охота и рыбная ловля. Больным местом являлась одежда, а сапоги служили
вечным неразрешимым
вопросом.
Покуда он носится с своим «живым
вопросом» и старается внедрить его в себя на веки
вечные, живой
вопрос давно уже оказывается сданным в архив и замененным другими, более подходящими
вопросами.
И рядом с этим — не борясь — другой
вопрос живёт: с неба ли на землю нисшёл господь или с земли на небеса вознесён силою людей? И тут же горит мысль о богостроительстве, как
вечном деле всего народа.
Они почти не понимали меня, когда я спрашивал их про
вечную жизнь, но, видимо, были в ней до того убеждены безотчетно, что это не составляло для них
вопроса.
Этим поставлен был и более общий
вопрос: существует ли несозданная, следовательно,
вечная божественная энергия, которою Бог открывается людям, единая, но многообразная и многоликая, нераздельная, но разделяющаяся для приобщающихся ее благодатному воздействию, или же Бог непосредственно открывается людям, употребляя для этого тварные, во времени созидаемые средства?
Вопрос поставлен был так: представляет ли свет, осиявший Христа на Фаворе и виденный апостолами, прямое действие Божие, Его «энергию» (ενέργεια), несозданную и
вечную, или же он есть только чувственное знамение в доступной для грубого понимания учеников форме?
Особенно темным является
вопрос об отношении вечности к времени, к чему постоянно возвращается Беме [«Бог стоит во времени, а время в Боге, одно не есть другое, но выходит из единого
вечного первоисточника» (IV, 295, 14).
В стремлении к
вечному блаженству жадно, но тщетно ищут они разрешенья
вопросов, возникающих в пытливых умах их и мятущих смущенную душу.
О тебе же, мой земной друг, я слыхал, что ты умен, довольно честен, в меру недоверчив, чуток к
вопросам вечного искусства и настолько скверно играешь и лжешь сам, что способен высоко оценить чужую игру: ведь неспроста у тебя столько великих!
«Но ведь бог есть, наверное есть, и я непременно должна умереть, значит, надо рано или поздно подумать о душе, о
вечной жизни, как Оля. Оля теперь спасена, она решила для себя все
вопросы… Но если бога нет? Тогда пропала ее жизнь. То есть как пропала? Почему пропала?»
— Я все, мне кажется, вижу. Робкие, слабые намеки на что-то… Помнится, Достоевский говорит о
вечном русском «скитальце» — интеллигенте и его драме. Недавно казалось, что
вопрос, наконец, решен, скиталец перестает быть скитальцем, с низов навстречу ему поднимается огромная стихия. Но разве это так? Конечно, сравнительно с прежним есть разница, но разница очень небольшая: мы по-прежнему остаемся царями в области идеалов и бесприютными скитальцами в жизни.
Точь-в-точь то же самое случилось со мной, когда я попытался высказать сомнение в том, что путь, по которому мы забрели в темный лес рабочего
вопроса и в засасывающее нас болото не могущих иметь конца вооружений народов, есть не вполне тот путь, по которому нам надо идти, что очень может быть, что мы сбились с дороги, и что поэтому не остановиться ли нам на время о том движении, которое очевидно ложно, не сообразить ли прежде всего по тем общим и
вечным началам истины, открытой нам, по тому ли направлению мы идем, по которому намеревались идти?
— Не в состоянии я буду мириться с тем миром, куда тебя тянет, Надя. Хотя бы ты была с талантом Дузе. Нельзя такому человеку, как я, быть мужем актрисы. Не свои мучения страшат меня, Надя, а то, что я тебе буду
вечной помехой. И вот видишь, не способен я в эту минуту ставить такой
вопрос: либо я, либо твоя сцена. Я должен отказаться, а не ты.
Христос, отвечая ему на
вопрос о жизни
вечной, говорит: если хочешь войти в жизнь (он не говорит: жизнь
вечную, а — просто жизнь), соблюди заповеди.